Августин Соколовски
18 июня Церковь чтит память священномученика Дорофея. Святой был пастырем Церкви, исповедником, а впоследствии мучеником веры. По месту своего служения в древнем городе на территории современного Ливана, древней области Финикии, святого именуют Дорофеем Тирским.
Сведений о святом сохранилось весьма немного. Согласно житию, он родился в середине III века. Будучи епископом, он пострадал за Христа в Великое Гонение Диоклетиана (303–313), но выжил. В соответствии с традицией Древней Церкви, как стойко переживший гонение, он именовался «исповедником».
Исповедничество было не только великой честью, но и особым служением. Так, согласно практике того времени, исповедники могли ходатайствовать перед Церковью о восстановлении в церковном общении отрекшихся от Христа во время преследований христиан.
Подписание Миланского Эдикта (313), проведение Вселенского Собора в Никее (325) и принятие крещения перед смертью Императором Константином (+337) стали этапами Великой Христианской Революции в Империи, инициатором и вдохновителем которой выступил сам Царь.
Парадоксально, неожиданно и ассиметрично, преследование христиан сменилось стремительной христианизацией Империи. Как бы во исполнение слов Христовых: «Дана мне всякая власть не только на Небе, но и на Земле» (ср.Мф.28,18).
В этой стремительной перемене современники той эпохи, среди которых отец церковной истории Евсевий Кесарийский (265–340), видели двойное предопределение неба. Ведь многим казалось, что отныне язычество было обречено на исчезновение, а весь мир сделаться христианским. В своей необратимости это казалось подобным таинству. Крещеный человек не может сделаться некрещеным, может сменить исповедание, но не способен утратить принадлежности к христианству, а Тело и Кровь Христовы невозможно вернуть в состояние хлеба и вина. Так тогда, по подобию Фукуямы, многие полагали, что наступил «конец истории», а время триумфа Церкви Христовой началось.
Однако, спустя всего четверть века сделалось очевидным, что всего лишь «слишком человеческая» воля правителя и конформизм окружения способны обратить историю мира вспять. На престол вступил одноклассник Григория Богослова по обучению в Афинах по имени Юлиан. Подобно Христу в окружении ангельских воинств Херувимской песни православного богослужения, войска в Париже торжественно подняли его на щит. Юлиан открыто провозгласил себя язычником и приступил к восстановлению многобожия.
Фигура Юлиана Отступника была секулярно пророческой. С самого начала он преступил к последовательному демонтажу последствий христианской революции Константина. Подобно правителям новейшей истории, по отношению к христианству, которое он презирал и боялся, он выступал, как настоящий контрреволюционер.
Так он отстранял христиан от преподавания и общественных должностей. В отношении самой Церкви он способствовал взаимному противостоянию составлявших ее частей. К примеру, он отменил прежние властные постановления о низложении и изгнании епископов. Таким образом, как бы прообразуя знакомые нам обстоятельства современности, в одном и том же городе, одновременно, начинало действовать несколько архиереев.
Важно отметить, что, декларируя возвращение к традиционным ценностям языческой римской веры, Юлиан на деле создавал новую гражданскую религию. Это неоязычество Юлиана заимствовало у Церкви полифоническую согласованность ее организации во внешнем, а во внутренней своей жизни делало ставку на имитацию постоянной внутренней реформации и самоотверженности в служении христиан.
В этом контексте особую опасность для новой политики представляли свидетели прежнего времени. Они помнили и самим своим существованием свидетельствовали о том, что язычество пало не в результате заговора. Язычество само, во исполнение библейских пророчеств над всяким безбожием, заживо сгнило. Оно никогда не жило, а потому не могло быть воскрешено.
Самим своим бытием, исповедники свидетельствовали, что христианство – не религия, не бюрократия, но вера, силой бессилия Креста Христова «победившая мир» (1 Ин.5,4). Те, кто пережил мистику света и огня, опасны для тех, кто упраздняет свет (ср. Ин.3,20). Таким свидетелем света был доживший до времени Юлиана Дорофей. Для современников он был исповедником веры.
Исповедничество было не только честью и служением, но и особым испытанием, своего рода, пожизненным заключением во Христе. По слову Апостола Павла, «уже не я живу, но Христос живет во мне» (Гал.2,20). Перед лицом Церкви и Вселенной исповедник должен был хранить свою веру, и личную безупречность, до конца своих дней. В противном случаен он становился радикальным соблазном, повторяя, по сути, Иудин грех (Мф.26,24). Свидетельства об исповедниках, переживших гонение, но впоследствии погрузившихся в разврат, сохранил для Церкви в своих письмах героический мученик веры Древней Церкви епископ Карфагена Киприан (+258).
Согласно житию, святому на момент воцарения Юлиана было около 107 лет. Зная о том, что возраст – это слабость, болезнь и немощь, и, вопреки общепринятому времени, мучения склонны расчеловечивать, Дорофей, в соответствии с канонами Древней Церкви эпохи преследований, не стал дожидаться искушения, но скрылся по направлению к Балканам. Здесь, в окрестностях прежней греческой колонии Одессы, современной Варны в Болгарии, он был схвачен и мученически пострадал за Христа.
Имя «Дорофей» переводится с греческого как «данный Богом». По молитвам Церкви, святому была дана благодать свидетельства за веру. Древние христиане именовали дни кончины мучеников днями рождения. Так, спустя пятьдесят лет служения и столетие после своего появления на свет, святой Дорофей родился во Христе.
Житие не сохранило подробностей его страдания. Подобно новомученикам двадцатого столетия, он был обречен пострадать за саму принадлежность Церкви, за память о прежнем времени. В этом долголетии и памяти было его особое призвание личной святости. В подобных обстоятельствах нелегкой старости его ходатайство необходимо призывать. В Общении Святых, старый, и юный, и во Христе преодолевший время – «в Красоте, такой древней и такой новой», именуемой Богом - святой Дорофей с Небес улыбается нам.