Августин Соколовски
Летняя память преподобного Серафима (1754–1833) в начале августа – это всегда день особенный. Веха, как русские интеллектуалы прошлого назвали свой знаменитый философский сборник. Начало последнего летнего месяца. Краткий образ дней последних. «Летняя грусть» - по названию песни Ланы дель Рей и подходящий образ.
Начало завершения того, что в советской песне именовалось «маленькая жизнь». Как бы забывая, в оптимизме той эпохи, что и сама жизнь маленькая. Краткость – сестра земного. «Жизнь наша коротка», - поется в латинском гимне «Гаудеамус игитур». Для человека краткость – синоним малого.
Таким маленьким святым человеком великой святости – новым святым для нашего ветхого времени от Бога был он. Ибо святость от Бога, только Он – как говорил Святой Августин «вечно старый и вечно юный», ибо по-настоящему, подлинно, бесконечно инаков. По образу Его инаковости был инаков и Серафим. Инаковость – библейское определение святости.
Современник Французской Революции (1789), перевернувшей мир. Почти ровесник Наполеона (1769–1821), он жил в одно время с Пушкиным (1799–1837), который не разминулся с Серафимом во времени, но так его никогда не посетил. Впрочем, вряд ли бы мог сделать это.
«У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том», - наполненные образы того недоступного взрослым мира, в котором Серафим жил, а поэт, не зная, пророчески изобразил. Серафим просто заменил «пушкинского кота» медведем. Пример обратной хронологии святых, которые по дару благодати, могут жить вопреки времени. Современное, как пишет Джорджо Агамбен, несвоевременно. Святые – поэты Бога.
Серафим - образ той подлинной Русской Церкви, которая в его время, как, впрочем, и всегда, подобна была самой маленькой из матрешек, чтобы добраться до которой придется слишком многие предыдущие разбирать.
Серафим был недоступен для современников. В нем напоминание о времени девяностых лет двадцатого века, когда он был как бы заново прославлен в Русской Церкви. «Белым Церквам ныне тысяча лет», - пел о. Роман. Какое это было тогда откровение!
Мощи Серафима были вновь обретены и принесены крестным ходом, став знамением начала и окончания той недавней, но уже прожитой эпохи. Тогда люди по-настоящему обращались ко Христу Забытому и Церкви, казавшейся маленькой. Маленькая Церковь Забытого Христа – как это единожды в истории, раз и навсегда, было убедительно.
Жизнь дана для того, чтобы уметь научиться прощаться. Таким учителем прощания с повседневностью был Серафим. Прощание со временем, которое крадет время у существа, состоящего из времени, имя которому человек – один из смыслов его и всеобщей святости.
Серафим доступен в лишь символах. Забвение – эта сестра прощания - сокрыло от его биографию. Возможно, как в детских сказках, оно скрыло ее, чтобы не потерять. Камень, медведь, малина… Как пушкинский «кот ученый» из Лукоморья и золотая цепь поучений и сказочных притч.
Серафим – незабываемый и незабвенный в самом своем имени. Ибо так едва ли кого называли среди живых. Он назван Именем Ангела Пламенеющего Бога. Серафим – улыбка Христова, светящая из Небесного Окошка. Ни время, ни обстоятельства, ни вехи эпох не сумели, да и были не в силах эту улыбку заставить забыть.
Летняя память Серафима - в августе. Когда, по Андрею Платонову (1899–1951), внезапно осознаешь, что лето заканчивается. Тогда внезапно хочется жить дальше, чтобы лето снова пришло. По образу Царства Отца, где Иисус и Серафим, беседует в радости со своим медведем и с теми, кого более с нами нет, с ними пьет он «Новое Вино» (Мф.24,29) в Преддверии Пришествия. «Радость моя», - говорит Он им, - «Господь наш вскоре вернется».