В последний день зимы Церковь чтит память преподобного Евсевия Сирийского. Святой был одним из тех тридцати великих подвижников, о жизни которых написал блаженный Феодорит Кирский (393-457) в своей «Истории Боголюбцев». Их память поименно празднуется Церковью в период с 26 января по 14 марта и готовит Церковь к Великому Посту.
О дате рождения и кончины Евсевия нам ничего неизвестно. Все, что мы знаем о жизни этого сирийского монаха, содержится в четырех параграфах, которые Феодорит посвятил ему. Блаженный епископ предельно краток, осторожен в высказываниях и бережен в словах. Поэтому к каждой характеристике, детали и подробности нужно относиться с великим вниманием, воспринимать как сокровище, оставленное Церкви теми, кто видел Бога.
В первом параграфе своего повествования Феодорит рассказывает о начале монашеского пути Евсевия. Удивительно замечание: «Евсевий сначала вверил себя попечению других, шел туда, куда его вели».
Научившись аскезе, святой решил жить в уединении. Эта ставшая классической схема монашеского перехода от общежития к затвору, отшельничеству, одиночеству, в выборе самого Евсевия обретает черты парадокса. Он поселился на горе возле … очень большого селения. Выстроил себе ограду из камней, но не закрепил никаким раствором. Жить он стал под открытым небом. Беспокровное житие было одной из удивительных черт сирийского монашества.
Евсевий проводил дни и ночи, и все времена года под открытым небом. Питался горохом, смоквами и водой. Так он лишился зубов, и полностью утратил мышцы. Чтобы хоть как-то закрепить на теле пояс, он просто пришил его к хитону, в котором ходил. «Ибо мышцы совсем пропали и пояс свободно соскальзывал вниз» (18,1).
Евсевий жил недалеко от селения под названием Асиха. Идентифицировать это место, где оно находилось, современным ученым не удалось. Символично, что святой скрылся от мира в самых мельчайших подробностях.
В этом удивительном, и, на самом деле, чрезвычайно реалистичном описании умерщвления плоти сирийских подвижников перед нами также предстает никто иной, как Иоанн Златоуст. Ведь до того, как стать пресвитером в Антиохии, а затем епископом в Столице, он полностью подорвал свое здоровье в результате аскетических подвигов в сирийской пустыне. Этого императорский двор Константинополя ему никогда не простил.
К Евсевию стали приходить люди за духовным советом. Об этом и об отчаянных попытках святого избежать этого посвящен второй параграф. Преподобный отвечал лишь некоторым, но, едва закончив общение, тотчас «замазывал свою дверь грязью». Там, где он жил, была дверь, но не было покрова. Ведь святой жил под открытым небом. И даже этого ограниченного общения было для него слишком много. Привалив огромный камень к двери – несомненное напоминание гроба – Евсевий беседовал через отверстие. И здесь, удивительная по своей человеческой теплоте подробность: беседовать со святым удостоился Феодорит. «Наконец, Евсевий всем стал отказывать в своей беседе: только меня одного удостаивал он своего сладкого и боголюбезного голоса; часто, когда я уже собирался уходить, старец удерживал меня, продолжая вести речь о Небесном» (18,2).
Тогда Феодорит еще не был епископом. Из бесед со старцем он усвоил для себя многое. Став владыкой, он роздал все свое имение, не имел ни дома, ни могилы. Он был единственным ребенком своих родителей. По молитвам боголюбцев, он - спустя шестнадцать лет родительской молитвы - появился на свет. Родители назвали его «Даром Божьим» - отсюда греческое - «Феодорит».
В третьем параграфе повествования о Евсевии читателя ждет новый парадокс. Чтобы избежать многолюдства приходивших к нему на сей раз не за советом, а за благословением, Евсевий опять ушел в монашескую общину. Или, правильнее будет, не ушел, но убежал … перепрыгнув через ограду! «И забыв о слабости сил своих, перескакивал через ограду, взобраться на которую нелегко было и человеку сильному» (18,3).
Евсевий, перепрыгивающий через ограду, чтобы избежать внимания людей. Это, судя по содержанию, был последний эпизод, когда Феодорит видел Евсевия в живых.
Уйти, убежать, отойти, избежать – в этом, одновременно, типичном для сирийского монашества образе восприятия временного раскрывается нечто глубоко первохристианское. Древняя Церковь не стремилась к экспансии, но человечество, стремительно и во множестве, бежало к ней. «Евсевий ушел к ближайшим подвижникам и в их обители – маленькой ограде, пристроенной к стене, - продолжал подвизаться в обычных трудах» (18,3).
В четвертом и последнем параграфе Феодорит говорит о том, что узнал, беседуя с игуменом монастыря, где Евсевий пытался скрыться от людей. В Великий Пост святой довольствовался пятнадцатью смоквами. Тогда ему было более 90 лет. «В таких трудах, омываемый потоками пота, он достиг своей цели» (18,4).
Пожалуй, это воспоминание о Евсевии должно закончить словами Феодорита: «Я желаю пользоваться его ходатайством пред Богом, как пользовался при его жизни. Ибо я верю, что он и теперь живет» (18,4). (иерей Августин Соколовски)
иерей Августин Соколовски / Dr.Augustin Sokolovski